Анатолий Абрамишвили 1.
ЭТО ИМЯ ГОВОРИТ: НАДО СТАТЬ ЛУЧШЕ!
Молодая красивая талантливая женщина, исполненная какой‑то неизъяснимой душевности, тратила дни своей жизни и психическую энергию на нас, балбесов (балбес — это я в первую очередь). И я благодарен судьбе, что такие люди, как Алевтина Петровна Кротова, встретились на моем жизненном пути: они научили меня основам ремесла, отделять зёрна от плевел, объяснили, что такое пошлость.
Алевтина Петровна принимала у меня вступительный экзамен в детскую художественную школу, и я сразу ощутил необъяснимое тепло, ненавязчивое внимание, участие… Первые два года я учился очень прилежно, а потом… Мы с ребятами перемены устраивали по 40 минут, зимой бомбочки взрывали из селитры, весной проводили экспедиции по Золотухе… Приходишь в класс — хоть бы слово упрека! Такая какая‑то незлобивость…
Она выводила нас на пленэр — на реку Шограш, в парк Мира. Показывала на Торговой площади домик двухэтажный: «Смотрите, какая резьба!» Домик сейчас есть, а резьбы уже нет. Мне сейчас, конечно, стыдно, что мы так распустились — покуривали, пренебрегали уроками, убегали развлекаться.
Николай Константинович появился позже, но я это запомнил. Какой‑то обыкновенный урок был, рисовали античную маску. Друг Левы Бубынина Артем-спортсмен рисовал плохо, рисунок у него был какой‑то вялый… Николай Константинович подходит, советует уверенно: «На переднем плане линии пожирнее, задний стушуй…» Я это руководство к действию записал и до сих пор помню.
Ещё бы я сказал, что каждый раз, когда вспоминаю образ Алевтины Петровны — она мне как‑то ближе, для меня само ее имя звучит по‑особому. Это имя говорит мне: надо стать лучше хотя бы сегодня, хотя бы чуть‑чуть.
Удивительно! Она была такой обаятельной и даже в старые, скажем так, годы свои сохранила какие‑то девические черты. Тот же голос, какой был в 1972‑73 году. Я иногда смотрю на групповую фотографию нашего выпуска, она там сидит в три четверти, напротив Николай Константинович. Думаю: «Какая чистота линий, влажные блестят глаза, внимательные, умные… Никакой позы!» Много сейчас людей красивых, но…
Николай Константинович со своим выдающимся лбом всегда напоминал мне автопортрет Сезанна. Я ему об этом впечатлении своем говорил, он в ответ: «Да-да, есть что‑то». Он такой более сдержанный был человек, даже немного закрытый, но тоже очень доброжелательный.
Был у меня один знакомый случайный, старичок — рисовальщик-самоучка, он делал иллюстрации для издания по медицинской анатомии, писал пейзажи. Все работы любительские, а одну смотрю — вроде вполне профессионально сделано. Он и говорит: «А это Николай Константинович руку приложил, Воздвиженский». Николай Константинович никогда не пропускал возможности помочь человеку, всегда делал что‑то хорошее. Жалко, жалко, что нет больше таких людей.
Когда я в последний раз заходил к Алевтине Петровне, Николай Константинович уже был очень болен. Я ему пожал руку, сказал: «Спасибо за то, что научили рисовать!»
Век буду, пока жив, вспоминать добром их обоих.»